— Вам долго нельзя! — крикнула она. — Выходите на берег!
Русинов послушно выбрался на камни, а она ещё плескалась на середине плёса — и верно, рыба белуга… Наконец подплыла к берегу, стремительно вылетела из воды и, вскинув руки, подставилась солнцу.
— Грейтесь, — стуча зубами, проговорила она. — Впитывайте солнце.
Её белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала светиться изнутри, а капли воды, стекавшие по телу, замирали голубоватыми искрами.
— Сияющая! — любуясь ею, но откровенно проронил Русинов. — Искристый хмельной напиток…
Она легко сделала кульбит и оказалась перед ним. Посмотрела в глаза, словно хотела уличить во лжи, но даже не съязвила, чего он ожидал. И вдруг рассмеялась ему в лицо, выбежала на песок и легко покатилась, вытянувшись в струну. Замерла лицом к небу.
«Повинуюсь року!» — воскликнул он про себя и опустился на колени возле Ольги.
— Хотите есть? — неожиданно спросила она. — Я уже умираю от голода!
Она была непредсказуема; в ней уживалось одновременно всё — романтика и практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Если бы сейчас, в эту минуту они расстались, Русинов бы заболел ею и ходил потерянный, получумной, разбитый. Но она была рядом, и впереди ещё было время, и эта его влюблённость горела, как спичка в пальцах. Он внутренне боялся, что догорит и обожжёт руки, знал, что так случится рано или поздно, потому что слишком хорошо себя знал. Он действительно всю жизнь что-то искал. И влюблялся-то всегда для того, чтобы тут же расстаться, а потом ходить и искать.
С точки зрения медицины это состояние можно было отнести к слабой форме мазохизма, когда человеку доставляет удовольствие страдать. Но это был исконный, пришедший из глубокой древности, национальный характер. Какой же ты русский, если никогда не жаждал пострадать? Иван-царевич только потому и бросил лягушачью кожу в огонь…
Но сейчас ему так не хотелось, чтобы пересыхала эта речка, закрывшая путь, чтобы появлялись здесь какие-то люди и чтобы сгорел этот яркий огонёк в руке…
Они накрыли себе стол прямо на песке, подстелив кусок целлофановой плёнки. После долгих дождей не хотелось уходить с солнца, и оно, не жаркое возле воды, совсем не жгло и лишь нагревало землю. Перетряхивая рюкзак, Русинов нашёл радиомаяк, и он, как чёрный знак, вдруг напомнил ему реальную действительность: не отвлекайся, парень! За тобой всюду глаз… Сначала у него мелькнула шальная мысль — выбросить «шпиона» в реку, однако потом он со злорадством упрятал его в свинцовый чехол и бросил в карман рюкзака. Пусть никто в мире не знает, где он сейчас, с кем и какие мысли приходят в его голову. Он не хотел показывать радиомаяк Ольге, но она, всевидящая, заметила его манипуляции и проявила неожиданное любопытство:
— Что это такое? Покажите!
— Шпионская штука, — признался он и достал из кармана тяжёлый ком свинца. — У вас наградили. Как лучшего шпиона!
Ольга открыла футляр, извлекла радиомаяк, повертела в руках:
— И что делает сейчас эта штука?
— Передаёт сигнал, — объяснил Русинов. — А локаторщик сидит и снимает пеленг. И докладывает начальству, что мы с вами купаемся, загораем на берегу безвестной речки и ждём, когда спадёт вода. И что у вас — золотые волосы на солнце и очень красивая фигура, но отчего-то печальное лицо.
— За вами следят?
— Но ведь и за вами следят!
— А выбросить её нельзя?
— Можно, — проронил Русинов. — Да пока не нужно. Чего доброго, припрутся сюда глянуть, куда это я делся.
Он заключил радиомаяк в свинцовую камеру и спрятал. У Ольги как-то сразу пропал аппетит. Она принесла с речки пластмассовую бутыль воды, попила и стала медленно проливать на песок. Вода уходила почти мгновенно.
— Кто вы? — спросила она просто. — Не могу понять.
— Я и сам не могу понять, — признался он. — Псих-одиночка… Пришельцы всё парами ходят, компанией, геологи с охраной. А я один. И получается так, что для всех опасен. Для вас в первую очередь.
— Для кого — для вас?
— Кто здесь живёт… Для Петра Григорьевича, для дяди Коли. Да и для вас. Я виноват в том, что весь этот регион находится под негласным наблюдением Службы безопасности.
— Вы меня интригуете или это правда? — Она вылила остатки воды и начала строить песчаный домик.
— Я работал в Институте, который занимался поиском сокровищ на Урале, — сказал Русинов. — Это был закрытый Институт, секретный.
— Сокровищ? Интересно… А какие тут могут быть сокровища?
— Вар-Вар… Слыхали?
— Нет, — промолвила Ольга. — Это что-то из области бажовских былей?
— Примерно да, — согласился он. — Только Бажов наложил древние предания на Петровские времена.
— И вы теперь ищете сокровища Хозяйки Медной горы?
— Раньше её называли Валькирия, — объяснил Русинов, — или Карна.
— Но Валькирии — это же воинственные девы! — изумилась она. — При чём здесь сокровища?
— Так их называли в эпосе. А если извлекать из него рациональные зёрна, то назначение этих дев несколько иное. Во время оледенения люди не ушли отсюда, а спустились жить в пещеры. Здесь было целое пещерное государство, подземное царство. Поскольку мужчины гибли, то возник матриархат…
— Это скучно, — вдруг сказала она. — Не извлекайте рациональных зёрен. И вообще, давайте забудем эту тему! Мне теперь всё ясно. Когда вы состаритесь, станете точной копией Петра Григорьевича.
— Вот как? — рассмеялся он и вспомнил запуск «летающих тарелок», однако не стал открывать секрета. — Куплю себе дельтаплан и буду летать!