Сокровища Валькирии. Книга 1 - Страница 107

107

Он снова лёг на кровать и мысленно стал искать самое уязвимое место. Выходило, что всё-таки окна и простенок между ними. Он подождал, когда начнёт светать, встал и ощупал косяки. Пазух над верхними почти не оставалось, осевшее строение давным-давно сомкнуло все щели, мох между брёвен спрессовался до крепости картона. Даже если выковырнуть его, на что потребуется полдня, всё равно не осадить брёвна простенка так, чтобы верхнее освободилось и шкант вышел из гнезда в верхнем бревне. К тому же концы брёвен простенка имели шипы, прочно стоящие в пазах косяков: всё сделано по правилам плотницкого искусства. Но над окнами было всего два ряда и ко второму было прибито железо. Амбар небольшой, лес давно просох, и крыша лёгкая. Оставалось единственное — поднять верхние ряды брёвен вместе с потолком и выломать простенок.

Стараясь особенно не шуметь — хозяин, на чьей территории стояла эта тюрьма, наверняка предупреждён, — Русинов начал разбирать стеллажи. Снял доски с полок, оголив каркас, а затем оторвал четыре вертикальных стойки, сделанные из толстых брусков. Самый длинный он упёр в верхний косяк окна, поставив второй конец на широкую доску, и другой стойкой стал распирать эту конструкцию, стремясь поставить первый брусок в вертикальное положение. Получался довольно мощный клин и одновременно рычаг, на который можно было давить всем телом. После нескольких рывков послышался треск вверху — ряд, перекрывающий окна, тронулся с места. Русинов ощупал пазы и с удовольствием отметил, что спрессованный мох освободился от давления. Но дальше всё замерло: слишком велико стало трение вертикального бруска о доску, лежащую на полу. Требовалось смочить, но участковый не оставил ни капли воды. Пришлось использовать подручные и не совсем приличные средства.

Ещё минут через пять верхние ряды брёвен вместе с потолком и крышей приподнялись на два сантиметра. Можно было пальцами выковыривать мох. Оконный блок поднимался вверх вместе с косяками и решёткой. Русинов расшатал простенок, убрал мох из пазов, и образовалась щель в ширину спичечного коробка. Однако плоский и довольно толстый шкант сидел в верхнем бревне ещё глубоко и прочно. Тогда он вставил доску под оконную подушку, встал на неё ногами и стал давить одновременно двумя рычагами. Заскрипели шканты, из щелей посыпался растёртый в пыль мох. Он подстраховался, загнав брусок между брёвен, и теперь оставалось вывернуть хотя бы одно бревно из простенка. Русинов снял головку с кровати, вставил её между косяком и торцом бревна и, расшатывая, постепенно вытащил его из проушины. С улицы подул свежий предутренний ветер. Можно было уже с трудом, но выбраться наружу, однако он вывернул ещё одно бревно и, не убирая конструкции рычагов, вылез через дыру вперёд ногами: под стеной тюрьмы густо росла крапива.

Амбар стоял на задворках поселкового магазина. Рядом — ещё один сарай, длинный, широкий, как ангар. Вокруг — картошка. И не подумаешь, что здесь есть тюрьма… Пригибаясь, Русинов пробежал вдоль изгороди, перескочил её и направился к дому Ольги. Крался осторожно, чтобы не будить собак, но пройти по этому посёлку незамеченным оказалось невозможно. В чьём-то дворе послышался лай, немедленно подхваченный хором во всех концах.

Машины Русинова возле ворот уже не было. За калиткой трубно лаял пёс, но почему-то никто не выходил. Тогда Русинов бросил камешек во двор, чтобы разозлить собаку, а сам проскочил через ограду палисадника. Прошло минут пять — дверь так и не скрипнула. По всей вероятности, дома никого не было. Он побежал к больнице и ещё издалека заметил, что на крыльцо вышла мать Ольги. Русинов стал к забору. Надежда Васильевна постояла, посмотрела в сторону своего дома — видимо, встревожилась от лая собаки, и скоро вернулась назад. Ольга бы обязательно вышла, если бы находилась в больнице…

Он развернулся и пошёл в переулок, вдоль огородов — к дому Любови Николаевны. Всё было, как вчера, только он бежал один по чистой песчаной дороге. И здесь не было никого! Стеклянная дверь оказалась запертой на внутренний замок…

Русинов посидел на скамеечке возле цветов и медленно побрёл назад, к своей тюрьме.

Повинуюсь року!

Он залез в амбар, разобрал все свои приспособления и рычаги и лёг на матрац. Столько трудов приложил, чтобы вырваться на волю, а теперь приходится возвращаться, ибо ждать больше негде. Свежий ветер на восходе, врывавшийся сквозь дыру, знобил его, пока не взошло солнце. Однако всё равно, скрючившись в позе эмбриона, он долго не мог согреться и, едва ощутив тёплые лучи, тихо и незаметно уснул. А проснулся с испугом, что спал долго и за это время что-то произошло! Он прислушался — на улице тихий, знойный день и всего двенадцатый час. От жажды пересохло во рту, болела голова и чесалось изжаленное комарами лицо. Он осторожно выбрался на улицу; где-то трещала бензопила, доносились удары топоров — на другом конце посёлка рубили дом. Он сходил на реку, напился и умыл лицо. Вдруг стало обидно, что о нём все забыли!

Не скрываясь, он подошёл к дому участкового, постучал в калитку. Днём пёс залаял лениво, без азарта. Калитка оказалась незапертой, и Русинов вошёл во двор. «Уазик» стоял под навесом, а под ним, в холодке, лежала чёрная немецкая овчарка — точь-в-точь как у серогонов! Возможно, из одного гнезда, поскольку породистых собак в деревне заводят редко. Он взошёл на крыльцо и постучал в дверь. На стук выскочил пёс из-под машины и залаял сильнее. Надежда Васильевна вышла из сеней и отшатнулась:

— Это вы?! Опять вы?!

— Представьте себе! — с лёгким вызовом сказал Русинов. — Опять я!

107